Иванов А.В. Специфика традиционной восточной науки

В статье показана специфика традиционной восточной науки, где или не действуют, или получают совершенно своеобразное преломление традиционные критерии научности: доказательность, всеобщность, интерсубъективность знания.  Показано созвучие идей традиционной восточной науки ее постнеклассической стадии.

              

1

       В течение долгого времени, практически вплоть до середины ХХ века, среди основной массы ученых, да  и среди историков науки, господствовала та точка зрения, что  наука, как особая сфера духовной культуры, — это исключительное порождение западной цивилизации,  отсутствующая в традиционных культурах Востока. В качестве аргументов чаще всего приводились  ссылки на то, что, во-первых,  традиционные тексты восточных цивилизаций не содержат сведений об экспериментальной деятельности и теоретических научных доказательствах, и, во-вторых, подчеркивался факт почти буквального заимствования восточными странами системы  подготовки научных кадров и механизмов функционирования научного сообщества из европейской культурной традиции. Однако  тщательные историко-научные и историко-культурные исследования, проведенные в ХХ столетии в Индии и особенно в Китае, заставили радикально пересмотреть такую — типично европоцентристскую — точку зрения. Дело в том, что выяснились  факты бесспорного исторического приоритета восточной науки относительно  целого ряда важнейших  научных открытий и технических изобретений.

Так, механические часы были известны на Востоке уже в 12 веке; печатание текста на досках было открыто на 600 лет раньше, чем в Европе, а типографский способ — на 400 лет раньше. В области железоплавильной технологии Восток опередил Европу на  15 веков. Беспристрастный анализ источников говорит о том, что китайской цивилизации принадлежит первенство в создании таких наук как акустика, оптика, изучение магнитных явлений и т.д.  Классическая формальная  логика, создание которой  всегда связывалось с именем Аристотеля,  в ряде существенных аспектов  была намного раньше разработана в рамках  индийских философских  школ. В Индии была создана и первая систематическая научная грамматика языка. Описание грамматики  санскрита – литературного языка древней Индии — было с исчерпывающей полнотой дано филологом Панини в 5-4 в. до н.э., когда языковедческие исследования в Европе попросту еще не существовали. Путешественник-араб Ал-Джахаз из Басры — одного из торговых  и культурных  центров тогдашнего мира, дает следующую характеристику Индии середины 8 в .н.э.: “ Что касается индийцев, то мы обнаружили, что они преуспели в астрономии и арифметике и что у них есть, в частности, индийское письмо. Индийцы преуспели и в медицине, овладели тайнами врачебного искусства… Индийцам принадлежат шахматы, а это — самая благородная и самая разработанная и остроумная игра в мире”[1]  В своем знаменитом труде «Индия», написанном в начале 11 века, знаменитый арабо-персидский ученый и мыслитель Бируни искренне восхищается уровнем развития науки и культуры в Древней Индии, признавая ее приоритет в ряде направлений (астрономия, медицина) даже перед передовой по тем временам арабской наукой.

Перечисление подобных примеров можно и продолжить. Факты, неоспоримо свидетельствующие о высоком уровне развития восточной науки, техники  и ремесла,  зафиксировал  Марко Поло  в 13 веке, описывая  жизнь  монгольской империи хана Хубилая и ряда других восточных народов. Например, в Китае, находящемся под властью чингисидов, на рынке уже вовсю циркулировали бумажные деньги, господствовала поразительная веротерпимость, велась последовательная экологическая политика[2], а также  существовала практика государственного хозяйственного планирования. И это в  то время, когда Европа пребывала в состоянии глубокой феодальной раздробленности; о бумажных деньгах и слыхом никто не слыхивал; ученые монахи, типа Роджера Бэкона, томились в тюрьмах за пристрастие к  экспериментальной деятельности и научному свободомыслию; и уже вовсю начинали полыхать костры инквизиции!

Даже в 15 веке, когда европейцы во главе с португальским адмиралом Альбукерки впервые морским путем достигли берегов Индии,  то они, к своему глубокому изумлению,   обнаружили, что европейцам практически  нечего предложить “туземцам” для эквивалентной торговли. Настолько качество скобяных, кожевенных и ювелирных изделий индийских мастеров превосходило качество аналогичных предметов, изготовленных европейскими ремесленниками. Показательно, что практически только одного европейского технического изобретения не знала Индия той поры —   пушек, стреляющих ядрами[3]. Именно  залп последних по мирному индийскому городу оказался решающим для превращения страны с высочайшим уровнем материальной и духовной культуры в политически бесправную европейскую колонию.

Здесь возникает принципиальный вопрос: почему же так долго европейцы отказывались (а многие и до сих пор отказываются!!!) признавать наличие науки на традиционном Востоке? В чем причина такой непонятной аберрации исторического и культурного зрения?  Думается, что наиболее правдоподобным и достаточно очевидным ответом  будет следующий:  традиционная восточная наука не отвечает  западным классическим критериям научной рациональности, долгое время механически отождествлявшимся с научной рациональностью вообще.  В результате  к объекту подходили с мерками, которые оказывались к нему совершенно  не применимыми. Это было подобно тому, как если бы мы искали в лесу грибы, пользуясь при этом описанием кораллов.

Попробуем разъяснить и обосновать этот тезис,  оставляя в стороне сложнейшие вопросы о природе  научной рациональности вообще, логике ее исторических трансформаций и  специфике современной — так называемой “постнеклассической” – рациональности.

Какие бы содержательные споры здесь ни разворачивались, более или менее общепризнанным являются утверждение, что в рамках классической европейской научной рациональности ученый ориентируется на достижение идеала  всеобщего и доказательного (безлично-принудительного) знания, сформулированного на однозначно понимаемом научном  языке (так называемый принцип научной интерсубъективности).  Попробуем теперь посмотреть – работают ли эти критерии научного знания применительно к традиционной восточной  науке.

                                                          2

Классическая европейская наука вплоть до ХХ века[4],  была ориентирована  на идеал сугубо объективного  и внеценностного знания, которое только и может претендовать на статус истинного. Иными словами, ничего от личности  ученого, от его субъективных пристрастий, влечений  и  верований не должно быть примешано к составу открываемого или передаваемого им  знания. Его личность должна как бы полностью раствориться в получаемой  научной истине, и если бы не он совершил открытие, то его непременно совершил бы кто-нибудь другой, причем приблизительно в аналогичной форме[5]. Так, если бы А. Эйнштейн не создал теорию относительности, то ее обязательно открыл бы кто-нибудь другой, скажем тот же А. Пуанкаре.  Конечно, у любой личности есть явные или неявные ценностные предпочтения и пристрастия, имеющие свой порядок и даже свою собственную рациональность (ordo amoris – «порядок любви», как скажет в своей аксиологии Макс Шелер), однако сфера  научного знания  и сфера ценностных форм сознания (религии, искусства, этического выбора)  не должны пересекаться. В  науках же, где такое жесткое разделение истины и ценности оказывается невозможным (история, искусствоведение, культурология), надо стремиться по крайней мере к сознательной минимизации влияния собственных ценностных предрассудков на научные результаты.

С такими, вроде бы очевидными, мерками к восточной науке подходить никак  нельзя. Восточный ученый — это не безликий открыватель и транслятор научных истин и не научный работник, производящий знание за твердую зарплату, как и всякий другой товар. Он – прежде всего  мудрец,  чье знание всегда ценностно окрашено и ценностно укоренено. Собственно, и сами термины восточной научно-философской традиции, соотносимые с европейским понятием “закон” —  китайские “дао” и “ли”,  индийские “дхарма” и “рита”, — имеют отчетливое ценностное измерение, обозначая не только природный, но и социальный, и этический закон. Ни суть, ни грани этих законов никогда не  откроются нравственно дурному человеку, каким бы изощренным логическим  рассудком (дианойей в терминологии Платона) он ни обладал. Подлинный разум (ноэзис в терминологии того же Платона) и открывающиеся ему истины неравнодушны к ценностному измерению мирового и человеческого бытия. Более того, моральность — необходимое условие созидательной, а не разрушительной деятельности в сфере знания[6]. Недаром, ученики, скажем, в области восточной медицины  годами вынуждены были проходить длительное нравственное послушание и  сложнейшие профессиональные испытания, прежде чем быть допущенными к самостоятельному врачеванию больных.

Что касается ориентации на открытие всеобщих законов и построение универсальных теорий, то и этого мы практически не найдем в восточной науке.  Совсем наоборот, восточная наука центрирована на уникальном, неповторимом и единичном. Она имманентно описательна и эмпирична, даже рецептурна. И этому в восточной традиции  есть свое объяснение.  Всеобщие законы Космоса были давно известны  нашим великим  предкам (“чжуань цзы” — совершенному человеку  по древним  китайским учениям и  “риши” —  мудрецу в индийской культурной традиции). Сведения об их прозрениях  хранят “осевые” тексты  ведущих культур Востока — китайская классическая Книга Перемен (И-цзин), индийские Веды и Бхагавадгита. Глупо открывать всеобщее заново, а уж тем более самоуверенно претендовать на какое-то новое откровение. В этом проявляется вся ограниченность эгоистического и профанного интеллекта, силящегося выдать свои узкие абстрактные схемы за нечто подлинно фундаментальное. Открытие истинно всеобщего  знания подразумевает  прежде всего великое  смирение и великое личное совершенство. 

Этого вряд ли сможет достичь обыкновенный ученый, но зато он может творчески  познавать, как преломляются и конкретизируются уже познанные древними мудрецами  всеобщие законы Космоса, каким новым содержанием наполняются они в зависимости от типа исследуемого предмета, места, времени и исторических обстоятельств его существования. Так,  восточного медика интересуют не общие законы физиологии[7] с методиками постановки универсальных диагнозов, а конкретный человеческий организм вовсе не с типовым, а именно с уникальным недугом против которого надо найти опять-таки неповторимое средство лечения. Отсюда такая сложность изучения тибетской медицины и ее рецептов, ибо они всякий раз берут капитальную поправку на специфику познаваемой предметности.

В астрономии и астрологии космические влияния планет и созвездий каждый раз уникальны и требуют тщательных вычислений, дабы не ошибиться во времени начала посева, жатвы, отгона скота на зимние пастбища или валяния войлока. В фармакопее свойства трав даже одного вида меняются в зависимости от типа ландшафта, степени увлажненности и освещенности места произрастания. К тому же каждую траву надо собирать в строго определенное время, иначе она потеряет свою целебную силу. Географическое описание страны и местности требует личного знакомства с ней путешественника и дара  объективного “духовного вчувствования” в ее природное и культурное своеобразие. Поэтому неслучайно, что заслуживающими доверия признаются на Востоке описания других государств и народов, данные странствующими монахами, обладающими особой духовной проницательностью. Так, наиболее знаменитые географические труды Древнего Китая — это отчет о  своем путешествии по культовым местам  Индии буддийского паломника Фа Сяня (рубеж 3-4 в н.э.), а также  описание граничащих с Китаем стран великого религиозного философа, литератора и путешественника Сюань-цзана (600-664 г.г.).

Показательно, что конфронтация науки и религии, разума и веры  — явление  сугубо западное, ибо на Востоке, вплоть до ХХ века,  они уживались достаточно мирно. Ученый не претендовал здесь на вечный и универсальный характер добываемых им истин, а религиозный деятель не судил дерзающий и динамичный  научный разум “c точки зрения вечности”.

Весьма различны и способы теоретического доказательства в рамках европейской  и азиатской науки. Со времен древних греков идеал теоретического доказательства на Западе воплощает математика, где дискурсивный линейный вывод носит принудительный характер, а если что и может являться объектом субъективного выбора или договора — так это характер исходных аксиом. Отсюда восходящие еще к Ницще  постмодернистские вариации на темы “власти дискурса и дискурса власти”. Подобный  характер доказательства не специфичен для восточной научной традиции, особенно если мы обратимся к достижениям китайской или индийской психотехники, связанным с методиками контроля за состояниями своего сознания и физиологическими процессами в организме. Примерительно к подобному знанию можно  говорить о своеобразном имманентном доказательстве[8], когда истина не навязывается нам извне, помимо нашей воли, а, наоборот, человек получает подтверждение истинности извне   приходящей вести как бы изнутри собственного духа.  Со-знание обретается здесь через внутреннее сопереживание индивидуальных сознаний, как бы резонансно настроенных на единую волну.  Учитель, конечно, нечто объясняет и показывает ученику, что-то ему дискурсивно доказывает, но он при этом ясно осознает, что подлинное принятие истины возможно лишь через ее внутреннее проживание, а механическое внешнее согласие бесплодно, если не согласуется  с глубинами нашего внутреннего   существа.

Кстати, этот неустранимый субъективный момент, в какой-то мере присущ и самым высокоабстрактным отраслям науки. Это с горькой иронией подметил великий западный физик Макс Планк, сказав, что система новых идей приживается в науке вовсе не по причине безупречности их логического или эмпирического  обоснования, а потому что попросту …  вымирает старое поколение ученых с системой своих закостенелых научных верований. На имманентную природу обоснования наиболее важных истин человеческого бытия прямо указывает и Иисус Христос в Евангелие, когда на обращенный к нему вопрос нередко отвечает: “Ты сказал!”.  Тем самым он подчеркивает не произвольный и внешний, а укорененный в глубинах человеческого существа   характер возвещаемых им божественных истин.

Из такого различия в стратегиях обоснования знания на Востоке и на Западе вытекает и существенно различное отношение к его текстовой объективации (опредмечиванию). Вся западная научная рациональность со времен древних греков строится  на языковой, желательно  текстовой объективации знания, недаром греческий «логос» обозначает одновременно  и понятие, и слово, и разум. Текст в Европе — важнейшее условие  интерсубъективности, т.е. однозначного понимания смысла научных терминов и суждений многими индивидуальными сознаниями. Он должен быть прозрачным и говорить как бы сам за себя.  Существует даже мнение, что  если умерли все живые носители данной научной традиции, то в случае сохранности ее письменных источников знания могут быть  вполне адекватно реконструированы  живым сознанием   последующих поколений. Нечто подобное произошло, когда француз Шампольон расшифровал мертвый язык древних египтян и, соответственно, систему их научных воззрений. Немудрено, что и весь стиль функционирования европейского научного сообщества, его коммуникации, системы подготовки и переподготовки научных кадров — основан прежде всего на порождении и чтении  научных текстов[9], приобретении навыков их понимания, трансляции и творческого преумножения.  Научное знание что-то значит, если объективировано в научной публикации: за это ученым платят деньги и присваивают научные степени. Приоритет в публикации (сегодня она может носить электронный характер) почти неизбежно влечет за собой и приоритет в научном открытии со всеми вытекающими отсюда материальными и моральными плюсами для опередившего и, соответственно, минусами для опоздавшего. Драмы из истории европейской науки в связи проблемой  приоритета в открытии достаточно хорошо известны[10], равно как и неустранимый соблазн плагиата в случае отсутствия собственных идей. Культ опосредствованного текстом знания, быть может, самая характерная черта западной науки.  Создание и бурный прогресс  компьютерной техники и Интернет-технологий — нагляднейшее современное подтверждение данного тезиса.

По иному относятся к возможностям текстовой объективации знания в восточной науке. Самые важные истины и тайны  мастерства остаются не высказанными и могут быть переданы лишь непосредственно от Учителя  к ученику.  Сам же по себе восточный научный текст почти всегда остается закрытым для понимания чужим сознанием при отсутствии живых носителей традиции. Двери восточного знания нуждаются в “живых ключах”, дабы они открылись перед оком непосвященного. Именно так обстояло дело с текстами традиционной восточной медицины и психологии вплоть до ХХ века, пока не началась кропотливая работа с ее живыми знатоками в Тибете, Монголии и у нас в Бурятии.

Отсюда понятно, что восточное знание не является интерсубъективным в западном смысле слова. Текст исключает строго  однозначное его истолкование многими индивидуальными сознаниями. Напротив, он ориентирован на определенный уровень осведомленности и компетентности,  скрывая зачастую гораздо больше, нежели  говорит. Западная наука принципиально экзотерична; в восточной всегда присутствует момент эзотерики, закрытости для непосвященных. Не обо всем можно поведать неофиту, и не ко всякой деятельности следует допускать нравственно несовершенного человека. Достаточно представить себе вред, который может принести нечуткий и корыстный врач или порочный  властолюбец, овладевший навыками гипноза.

Немудрено вследствие этого, что пропуск и пауза в научном тексте на Востоке  иногда значат не меньше, чем конкретные смыслы, которые они оформляют. Значимое отсутствие, умудренное молчание, творческая меональность – характерные атрибуты традиционной восточной культуры   вообще, и восточной науки в частности. И это понятно, ибо  научное знание ориентировано здесь не столько на выпытывание  тайн природы и извлечение из этого сугубо утилитарных материальных  результатов,  сколько на  поиск оптимальных форм  взаимоотношений между  человеком и   его внешним окружением, а также на гармонизацию его  собственного телесного и психического существования.  Вечные ценности и вечные истины открывают религия и философия;  дело же науки — найти оптимальные и творческие средства их применения к реальной жизни.

Ясно, что подобное “жизнеустроительное” знание[11] должно быть в первую очередь явлено в  гармоничном индивидуальном бытии человека. Это будет самым лучшим и непосредственным доказательством его истинности. К тому же именно такой, живущий в согласии с познанной истиной, мудрец-ученый сумеет и лучше всего приобщить ученика к тому сокровенному, о чем умалчивает текст,  пробуждая в нем внутренние творческие силы духа. Отсюда то исключительное значение, которое придается на  Востоке личности   Учителя[12]. По выражению выдающегося философа Индии Свами Вивекананды, то, о чем молчит Учитель, иногда важнее того, что он говорит. Подчас   молчание духовного Учителя о главном может длиться годами. Так, по преданию, буддийский учитель Марпа — духовный наставник великого йога и поэта Тибета Миларепы — в течение нескольких десятилетий испытывал своего ученика, прежде чем приобщил его к глубинам сокровенного знания о Духе и Космосе. Неслучайно, выбор учителя на Востоке всегда   рассматривался как главное условие  приобщения к истинному знанию, как  важнейший акт в жизни человека, избирающего научную стезю. Можно даже предельно обострить данный тезис, сказав, что на Востоке избирают не столько учебное заведение и  род научных  занятий,  сколько единственного учителя, который найдет наилучшее применение твоим уникальным способностям.

Все  это довольно резко контрастирует с инструментальной ролью учителя в западной высшей школе (и, увы, не только в высшей!). Здесь его дело —  оперативно и качественно приобщить ученика к тайнам профессии, научив  экспериментально выпытывать у природы ее тайны, и творчески  “играть в бисер” теоретических  абстракций и концептуальных схем. Что при этом происходит в душе ученика, каково нравственное  содержание его личности — это дело  сугубо вторичное. Главное — подготовить  профессионала, и уж только во вторую очередь — человека. Преподаватель — это не духовник и не священник. Этим занимаются другие люди  в совсем других местах. Нельзя вуз путать с храмом. Учитель в европейской науке  – это в первую очередь поводырь по “тропам науки”. Желательно, конечно, чтобы хороший ученый был одновременно и  нравственным, и широко образованным, и эстетически развитым человеком, но это уж как получится. Зарплату в вузе профессору платят вовсе не за это. Главное в европейском высшем учебном заведении – образование, а не воспитание; подготовка специалиста, а не личности.

Современные тенденции культивирования дистантных форм обучения в вузе и  дистантных форм коммуникации в научном сообществе (типа электронных конференций в режиме реального времени) — все это усиление  весьма сомнительной  линии на дальнейшее сокращение   живого общение в науке  и подготовке научных кадров.  Негативные последствия этого культа опосредствованного знания  становятся  ныне все более ощутимыми, а это  — еще один  повод повнимательнее, без европоцентристского снобизма, приглядеться к достижениям восточного культурного гения, благо так называемая “постнеклассическая” стадия развития науки дает к этому немало и других поводов.

                                                       3

Тенденция все большего  схождения  разнородных — западных и восточных — полюсов научного знания была зафиксирована многими исследователями еще в ХХ веке. Из западных авторов следует назвать новаторские для своего времени работы К.Г. Юнга и Э. Фромма, а также труд Ф. Капра “Дао физики”.   Из отечественных авторов интересные факты подобного схождения и их теоретические интерпретации были  даны в 80−ые годы работах Т.П. Григорьевой[13], Е.Н. Молодцовой[14], М.А. Мамоновой[15]. Взгляды автора статьи на эту проблему с учетом своеобразия российского культурно-географического мира изложены в его монографии “Мир сознания”, а также в отдельной книге[16].  Однако  идею о том, что западная и восточная наука обязательно сойдутся воедино, когда достигнут пределов своего знания, высказал еще в конце 19 века Свами Вивекананда[17]. Ту же самую идею в первой половине 20 века детально обосновала и блестяще воплотила в собственной научной и художественной деятельности  знаменитая семья Рерихов. Попытаемся теперь продемонстрировать некоторые конкретные точки схождения западной и традиционной восточной научной рациональности в рамках “постнеклассической” науки.

Во-первых, налицо лавинообразное нарастание ценностной проблематики в рамках современных научных исследований. Феномены клонирования, развитые методики манипуляции человеческим сознанием, разного рода операции по перемене пола и пересадке органов, изобретение новых смертоносных видов оружия — все это требует от научного, политического и общественного сознания навыка аксиологической рефлексии и форм действенного контроля за подобными экспериментами еще на стадии их планирования. Ошибки здесь уже обходятся слишком дорого, если вспомнить кормление скота гормональными добавками, безмерное использование гербицидов и пестицидов в сельском хозяйстве, бездумное “пуляние” в Космос многотонных ракет на гептиловом топливе[18], вживление компьютерных чипов в живую плоть, применение американцами  боеголовок с  наполнением из обедненного урана в Югославии, Афганистане  и Ираке. Перечисление примеров разрушительного влияния научных “достижений” на окружающую среду и здоровье человека можно и продолжить. Неслучайно во второй половине 20−го века сложилась наука    биоэтика, выдвинувшаяся ныне в число одной из самых актуальных и бурно развивающихся  комплексных научных дисциплин.

Соответственно, тезис об абстрактной  и безличной научной истине сегодня — это скорее прямое лукавство ученого, который желает снять с себя ответственность за разрушительный характер собственных технических изобретений и открытий. Ценностно нейтральным остаться сегодня уже невозможно. Каждый ученый должен занимать позицию по ту или эту сторону баррикады: или для него есть ценности, превосходящие ценность его абстрактной научной любознательности и профессиональных амбиций, или же он прямо или косвенно потворствует превращению сюжетов “Собачьего сердца” и “Роковых яиц” в страшную земную реальность.

В этой связи обращение к  традициям восточной науки с ее принципом фундаментальной ответственности человека за характер и результаты своей деятельности в едином живом Космосе является как нельзя более своевременным и актуальным. Обратим внимание читателя на один любопытный парадокс. Вроде бы космоцентристская и, как иногда говорят, “не знающая ценности отдельной личности” восточная наука  налагает на интеллектуала прямую нравственную  ответственность за результаты своего труда, а вроде бы антропоцентристская европейская установка, столько внимания уделяющая проблемам индивида, напротив, вплоть до последнего времени, прямо поощряла интеллектуальный произвол и избавляла ученого от какой бы то ни было моральной ответственности перед другим человеком  за плоды своих научных штудий! Известно, что масса гитлеровских ученых-преступников во главе с конструктором ракет Вернером фон Брауном нашла приют после разгрома Германии в  «свободных» Соединенных Штатах и преспокойно продолжала там свою научную деятельность по усовершенствованию оружия массового уничтожения людей. Так что это еще очень большой вопрос — где, на традиционном Востоке или на Западе, личность на самом деле является более развитой, ответственной и свободной!? Напомним, что именно научно просвещенной Европе в ХХ веке мир обязан  развязыванием двух мировых войн, концентрационными лагерями и газовыми камерами, глобальным экологическим кризисом и сомнительными экспериментами с геномом, т.е. всем тем, что сегодня поставило человеческое бытие под знак вопроса.

Во-вторых, на первый план перед современной наукой выдвигаются как раз единичные и уникальные объекты типа нашей единичной Вселенной, индивидуальных физиологических и психических особенностей человека, неповторимых земных ландшафтов, уникальных в хозяйственном отношении регионов и т.д. Абстрактная унификация, тиражирование одинаковых  экономических, юридических  и политических рецептов, действие по шаблону — сегодня сплошь и рядом оборачиваются глобальными поражениями. Самый зримый пример такого поражения — очевидный крах стремлений механически обустроить Россию по западным демократическим и рыночным образцам.

Любая подлинная единичность, как подчеркивал забытый и осмеянный в 20−ом веке Гегель,  есть всегда синтез всеобщего и особенного, а, значит, нуждается в особой творческой методологии диалектического и разумного, а не схематизирующе-рассудочного познания. Более того, уникальные объекты требуют  изрядной доли творческой интуиции и дара вживания в познаваемую предметность. Любой талантливый европейский врач вам совершенно по-восточному расскажет, сколь многое в правильной постановке диагноза играют его интуиция и опыт;  ландшафтовед подчеркнет, как важно вживую “почувствовать” конкретный ландшафт, прежде чем рационально планировать на нем какую-то хозяйственную деятельность или, наоборот,  принимать меры по его спасению от антропогенного загрязнения. Еще большую роль методология схватывания  единичных  и неповторимых аспектов познаваемого  предмета играет  в постижении психических явлений, а тем более — в лечении индивидуальных психических патологий.  Именно за счет тонких методик творческого “освоения единичности” и были  достигнуты выдающиеся результаты в  восточной медицине, психологии и психотехнике,   которые европейская наука только-только начинает открывать и использовать.

Сказанное выше, естественно, не означает, что современные тенденции синтеза восточной и западной научной рациональности носят односторонний характер, что  Запад, перестав, наконец, высокомерно учить, начинает школярски учиться у Востока. Процесс синтеза протекает куда как более сложно и более гармонично. Технические и калькулирующие достижения западной науки здесь вовсе не отбрасываются, а начинают применяться в принципиально новом проблемном и общеметодологическом контексте, стимулирующем их собственное развитие. Одни из самых впечатляющих достижений подобного синтеза, с которыми непосредственно доводилось иметь дело автору — это создание компьютерных программ для восточных методов  диагностики болезней по пульсу и по радужной оболочке глаз.  Успехи подобных синтетических подходов позволяют с оптимизмом смотреть в будущее.

 В-третьих, — и это вытекает из двух отмеченных выше тенденций — личность ученого в единстве всех ее характеристик, а отнюдь не только интеллектуальных, приобретает все более и более важное значение. Сегодня человечество можно уничтожить за счет эксперимента в одной-единственной лаборатории, а мы не только не знаем, что в этих лабораториях  творится, но и абсолютно не уверены в тех, кто в них творит. Этот сюжет уже неоднократно обыгрывался в фантастических книгах и романах, когда  безнравственный интеллектуал  в секретной лаборатории оказывается  пострашнее для человечества, чем  банда невежественных террористов. Впрочем, последние всегда  ищут и находят в современных научных лабораториях именно таких молчаливых стяжателей, честолюбцев и откровенно порочных типажей, открывающих для них доступ к смертельному оружию.

Вопреки всем мифам  о благодатности и прогрессивности передовых информационных технологий в школьном и вузовском образовании, личность педагога продолжает составлять фундамент всего процесса обучения. Более того, в условиях мировоззренческого хаоса и прямого манипулирования сознанием именно четкая нравственная позиция учителя в вузе, школе и в научной лаборатории начинает играть важнейшую роль. Соответственно, забота государства о  высшей и средней школе и особенно о социальном положении педагога – это важнейший критерий рациональности современной власти.

В-четвертых, становится понятным, какой синтетический объект ныне выдвигается на первый план  во всех научных исследованиях,  где опять-таки  опыт традиционной восточной науки может сыграть важную, как предостерегающую, так и стимулирующую роль. Имеется в виду  сознание человека. Оно остается весьма загадочным  и  парадоксальным само по себе[19], а  от его нравственного содержания,  широты понимания себя и мира напрямую зависит  решение всего остального комплекса проблем, стоящих сегодня перед человечеством в 21 веке. Не бытие  и тем более не материя определяют жизнь сознания. Факты говорят  об обратном. Идеальные цели и ценности сознания  определяют как характер совместного  человеческого бытия, так  и пути эволюции науки.  И ничего хорошего от эгоистического, бесчувственного и  полного интеллектуальной гордыни сознания ждать  не приходится. Самое опасное, что есть в современном мире — это интеллектуально изощренный беспринципный честолюбец, добравшийся до высоких ступеней административной или политической лестницы.  Именно такие  приносят неисчислимый  вред и  близким, и дальним, и отдельному государству, и  всему человечеству в целом. И наоборот, одухотворенный и ответственный научный интеллект, руководствующийся принципами «не навреди» и «работай в интересах совершенствования человека», оказывается в подобной ситуации, воистину, спасительным.

Это всегда утверждала  традиционная восточная  мысль, и, быть может, это самый важный урок, который она может преподать современности, почти забывшей о вечных и объективных  ценностях  человеческого бытия: благоговении перед жизнью и нестяжательстве, творческом смирении и воле к личному нравственному совершенствованию, открытости чужим сознаниям и иным культурным традициям.

Иванов А.В., доктор философских наук, профессор, зав. кафедрой философии Алтайского государственного аграрного университета, г. Барнаул

 

Опубликовано в коллективной монографии: Философия науки: исторические эпохи и теоретические методы/ под ред. В.Г. Кузнецова (отв. редактор), А.А. Печенкина, А.С. Кравеца, Е.Н. Ищенко. – Воронеж: Издательско-полиграфический центр Воронежского государственного университета, 2006. – с. 541-556.   

 

 [1] Цит. по Бируни  А. Индия. М., 1995, С.9.

[2] Указом императора запрещалось топить печи дровами, а разрешалось только углем. Существовала практика высадки деревьев вдоль основных магистралей Поднебесной.

[3] Хотя приоритет в открытии пороха, как известно принадлежит, как известно, китайцам.

[4]  в огромной  своей  массе этой веры  придерживаются и современные ученые.

[5] Поразительно, правда, как эта вроде бы чисто объективистская научная установка сплошь и рядом оборачивается подлинным научным произволом типа пресловутого поворота северных рек, страсти к клонированию, манипуляциям с геномом и т.д. Этот  научный волюнтаризм, как оборотная сторона объективистского  натурализма, лучше всех показан у трех авторов: Мартина Хайдеггера в немецкой, Клайва С. Льюиса в англо-американской и Павла Флоренского в русской  философской традициях.

[6] Этот  мотив парадоксальной открытости тайн природы вовсе не европейскому “естествоис-пытателю” и игроку в “понятийный  бисер”, а как раз восточному мудрецу и созерцателю очень точно выписан в романе Г. Гессе “Игра в бисер”  в образе Старшего Брата из Бамбуковой Рощи.

[7] Хотя какие-то общие структурные и функциональные закономерности жизнедеятельности организма ему были, естественно,  известны.

[8] См. Подробнее о сущности имманентного доказательства  и его отличии от доказательства дискурсивного в монографии автора:  Иванов А.В. Мир сознания. Барнаул, 2000.

[9] Текст понимается здесь в самом широком смысле и может включать в себя разного рода чертежи, графики, формулы, рисунки  и т.д.

[10] Наиболее известная из них — спор между Ньютоном и Лейбницем по поводу приоритета в открытии  дифференциального исчисления.

[11] Как тут не вспомнить понятие «живознание»  русской религиозной философии.

[12] Более подробно о роли Учителя в науке и культуре можно найти в коллективной  монографии: Иванов А.В., Фотиева И.В., Шишин М.Ю. Духовно-экологическая цивилизация: устои и перспективы. Барнаул, 2001.

[13] См. Ее работу “Дао и Логос (встреча культур). М., 1992, а также последние работы, показывающие удивительную перекличку древневосточных философских и научных идей с результатами современной синергетики.

[14] См. Традиционные знания и современная наука о человеке. М., 1996.

[15] См. Запад и Восток: сравнительный анализ традиции и новации рациональности мышления. М., 1991. В этой книге дана сравнительная таблица черт  научной деятельности на Востоке и на Западе

[16] См. “Запад-Россия-Восток (сравнительно-типологический анализ познавательных стратегий и ценностных ориентаций)”. М., 1993.

[17] Vivekananda Swami. Selections from Swami Vivekananda. Calcutta, 1946, P.91.

[18] которое, как известно, в шесть раз токсичнее серной кислоты и проливается на землю с падающими ступенями ракет в уникальных биосферных регионах нашей страны типа Алтайского края и Архангельской области.

[19] См. Упоминавшуюся монографию автора “Мир сознания”, а также обстоятельную обзорную работу  западного автора: Прист С. Теории сознания. М., 2000.